На обложке: "Семейный портрет" (Подражание Жоржу де Латуру). 1982.

Его имя как-то на слуху и в тоже время до конца непонятно, кто же такой Николай Ерышев, чем он так важен для отечественной культуры и почему сейчас в XXI веке мы вновь и вновь возвращаемся к его имени.

Моё знакомство с этим художником началось с выставки, посвящённой военной теме в Оренбургском музее изобразительных искусств. Именно его картины больше всего запали в душу, поразили пронзительностью метафорических образов. «Яблоки» – лежат на земле, голые стволы яблонь «срезаны» истребителями. Яблоки в «Ивановом детстве» Тарковского, яблоки у Ерышева… Что-то в этом есть. Беспомощно лежащие на земле, такие спелые, и такие ненужные райские плоды буквально «вонзаются» в память, обжигая своей какой-то жгучей свежестью. Этот символ ещё не раз появится в его работах.

Яблоки. 1974.

Ещё одна картина военной тематики – «Возвращение». Сюжет типичный: солдаты-победители возвращаются домой, их встречают родные. Но, вопреки ожидаемого и столь традиционного для советской культуры всеобщего ликования, мы видим в «Возвращении» Ерышева две полярные эмоциональные сферы. На лицах встречающих – радость, смешанная с растерянностью. В центре композиции – машины с солдатами. Их лица как будто «чёрные». Переломанные судьбы, смерти, горе, – образы героев не излучают радости, а скорее наоборот, говорят, о том, из какого ада они вернулись. Эта правдивая и идущая вразрез с общественным представлением о Дне Победы картина, и сейчас воспринимается как очень смелое воплощение темы.

– Я помню, как отец её писал, но тогда я не придавал какого-то особенного значения его работе, – рассказал в интервью сын Николая Ерышева – директор Оренбургского художественного колледжа, художник Владимир Ерышев. – А сейчас, когда я смотрю на эту картину и у меня ощущение, что они все с того света едут. Хотя он об этом никогда не говорил. Может быть это души, тени, неживые.

Возвращение. 1988.

Много позже я узнала, что эти работы Николай Павлович написал по детским воспоминаниям. Семья жила в городке Апшеронске Краснодарского края. Будущего художника окружала поистине райская красота: синяя глина в котловине между горами на двух речках, из которой он пробовал лепить первые скульптуры, цветущие яблоневые, грушевые, алычовые сады. Там и застала семью Великая Отечественная.

– Детство, как губка, впитывает все: запах подгнивших яблок, которые мы выкапывали с сестренкой в саду из-под снега и листвы; сырость глиняных стен землянки, в которой жили, запах гари и пороха после бомбежки, – вспоминал Николай Ерышев в дневнике.  – Помню, как осколочные бомбы попадали в сад, срезали ветки с яблоками, и они устилали ковром всю землю.

У Ерышева есть ещё один триптих, написанный по детским воспоминаниям. Огромная, но уютная, вся зелёная земля и маленький «я», это ощущение ребёнка в огромном мире сохранилось в памяти художника.

Из моего детства. С быком. 1969.

«Их невозможно было не написать», – говорил Ерышев об этих работах. Но признавался, что хотел написать о детстве, а получилось о войне. Как иначе, если эти два явления слились в его судьбе в тугой гремучий сплав?

 

«Их невозможно было не написать», – эти слова художника прекрасно характеризуют его творческое и жизненное кредо, его преданное отношение к живописи и к своему призванию. 

– Он был очень цельной гармоничной личностью, оптимистом. Никогда он не был сомневающимся интровертом, – отметил сын живописца Владимир Ерышев. – Отец всегда находил во всём что-то хорошее. Даже в 90-е годы, в самый трудный период, когда мы ходили по улицам и подбирали ящики, чтобы сделать подрамник, даже тогда не унывал. Такой тип характера.

Рассматривая картины Николая Павловича вновь и вновь, я убеждалась, что в каждой из них есть какая-то тайна, загадка, которую хочется раскрыть.

Последний день Прасковьи Ермаковой. 1992.

Одинокая старуха стоит посреди цветущего сада. Уж очень одинокая среди сада, словно райского, усыпанного белыми цветами. Контраст и в тоже время цельность картины заставляют задуматься. Почему одна, почему так печально лицо героини, о чём художник хотел рассказать? И только спустя несколько дней я заметила за одним из деревьев ангела. Оказывается, это полотно повествует о последнем дне жизни матери художника. Ещё одна картина, весьма популярная в интернете и разгуливающая под псевдонимом «ковид-19» снова заставила меня задуматься над идеей художника. Разгадать сюжет помог снова Владимир Ерышев. «Автопортрет в ОЗК» был создан, когда уже возрастного живописца призвали на военные сборы….

Автопортрет в ОЗК. 1978.

Среди работ Николая Ерышева, что ни картина – то живописная «книга», которую можно читать, размышлять и удивляться. Самое интересное, что художник оставил нам свои дневники, написанные замечательным литературным слогом. «Тетради», как их называл Ерышев, он писал после того, как стал тёплое время проводить в деревенском домике. Они позволяют заглянуть «в мастерскую» Николая Ерышева, осознать, что руководило художником в тот или иной момент его жизни, о чём он говорит в своих работах.

Ерышев – необычайно многогранная личность. Мастер монументальной живописи он – великолепный портретист, автор натюрмортов, жанровых сцен. Его работы хранятся в Третьяковской галерее, Киевском музее русского искусства, 10 лет он возглавлял Оренбургское отделение Союза художников России, стал первым Народным художником РСФСР среди живописцев степной столицы. Его достижения и регалии можно перечислять достаточно долго, вопрос, почему же такой маститый и признанный творец избрал своим местом жительства Оренбуржье? И не просто избрал, а оставался здесь до последних дней своей жизни?

– Художник – человек свободный. Его творческое общение не ограничивалось Оренбургом, он проводил много времени в Москве и Свердловске на выставках, выставкомах, в Союзе художников, – рассказал Владимир Ерышев. – А кроме того, в Оренбурге был очень мощный Союз художников. Если в столице искусство находилось под строгим наблюдением властей, то здесь, далеко от центра, на творческие эксперименты здесь смотрели сквозь пальцы, можно было спокойно работать.

Кроме того, Николай Ерышев часто бывал в Доме творчества «Сенеж» на берегу озера. Он находился в ведомстве Союза художников России и принимал в своих стенах живописцев со всей России. Система творческих дач дарила прекрасные возможности отдыхать, общаться и обмениваться опытом и одновременно спокойно работать в специально оборудованных мастерских. К сожалению, сейчас «Сенеж» работает на коммерческой основе.

В последние годы в обществе поднимается новая волна интереса к живописи Ерышева. Причем в поле зрения всё чаще оказываются работы не столь известные. Например, «сказки». Их он писал в селе Петровском Оренбургской области, где он жил в последние годы.

– Никак не помышлял тогда, что станут они, сказки, смыслом моего творчества сейчас, на склоне лет, – напишет художник в дневнике. – Впрочем, то, чем сейчас занят, только с натяжкой можно назвать сказкой. Это скорее фантазия на темы наших домашних друзей – животных и птиц.
Старый – все равно, что малый. Если мне, тогда молодому, в голову лезли фантазии всякие, то вот теперь и на старости рискнул пофантазировать. К каждой картине, героями которой стали индюки, козы, куры или гуси, сделано множество натуральных рисунков, нарисованных с натуры и дома, заборы, кусты, цветы и деревья. Так что разница между фантазиями теми, давними, и этими, нынешними, очень большая.  

 «Белые гуси» на снегу, разноцветные, в крапинку, в горошек «Куры в огороде», красный козёл среди капусты на картине «Вечер в деревне» – все эти харизматичные деревенские жители становятся под кистью Ерышева такими сказочными персонажами, изобилующими живыми красками, сочными и пёстрыми узорами. Во всём этом прочитывается такое «любование» природой, непосредственной красотой её, что никак не скажешь, что писались-то они тяжело больным человеком. В последний год его жизни.

Довольно подробно в своих рассказах Ерышев описывает один случай, который он считал первым своим успехом.

– Сидел я недалеко от шахты, рисовал ёлку, что росла у входа. За спиной остановились два шахтера, которые шли на смену. Посмотрели они на ёлку, и один другому прошептал: «Три года ходил мимо и не видел, что она такая красивая».

– Главное призвание художника – открывать красоту людям.

И он открывал. До последних дней открывал красоту этого мира. И продолжает открывать сейчас. 

Увидеть воочию авторские полотна можно на выставке к 85-летию Николая Ерышева в Оренбургском музее изобразительных искусств. Она работает до 22 августа. 21 и 22 августа в 15:00 сотрудники музея проведут экскурсии по выставке. Адрес музя: переулок Каширина, 29. 

Творцы и дети. Интервью с Владимиром Ерышевым.

– Вы считаете Николая Ерышева своим учителем?

– Скорее нет, и это хорошо. У меня, как у художника не было каких-то терзаний, которые испытывают дети состоявшихся творцов. Константин Райкин, например, долгие десятилетия чувствовал себя, по его выражению, «могильным холмиком» рядом с «Эверестом». Я только сейчас, когда папы нет, более-менее оценил масштаб его личности. Он был очень мудрым человеком. Когда я понял, что хочу заниматься живописью, он отправил меня учиться к тем людям, которых считал хорошими художниками. Потому что понимал, что от него я мало что восприму. Это же «папа», а родителей, как правило дети редко воспринимают всерьёз. Я учился в Московском художественном институте имени Сурикова у Таира Салахова.

– С отцом мы часто пересекались в мастерской, он спрашивал моё мнение о его работах. Речь шла о деталях. Он никогда не пытался «формировать» мою личность, что-то внушать, давать концептуальные советы. Однажды только я какую-то курьёзную картину написал, а отец посмотрел и сказал: «нормально, но я не понимаю, зачем ты это сделал».

– Отец успевал чем-то заниматься кроме живописи?

– Существенную часть его жизни занимала общественная деятельность. Совершенно бесплатно он несколько лет входил в комиссию по помилованию. Отец сидел рядом с митрополитом Леонтием и добивался помилования нескольких человек, заключённых в тюрьму. Ну, курицу украл в колхозе – три года колонии. И сейчас такие вещи происходят. Для него участие в комиссии было органично, он ходил туда с желанием, с удовольствием.

– Отец – «картинщик», полностью сформированный мощной личностью. А картины писать абы кто не может. Это «симфоническое произведение», это вообще обо всём. Ты должен быть философом, общественным деятелем. Ведь почему сейчас нет картин? Потому что нет общественного заказа. Обществу нужна жвачка, развлечение.

– Ваша дочь продолжает художественную стезю Ерышевых?

– Моя дочь учится в Санкт-Петербургской академии имени Александра Штиглица на графическом дизайне. Она очень творческий человек. Видимо, в генах действительно что-то накопилось. Моя жена тоже художник и гораздо более заметный, чем я. Как-то раз дочь загремела в больницу и сделала там серию феноменально интересных работ. Я в этом процессе ничего не понимаю, графический дизайн – это другая специфика, я туда не лезу.

– Оренбургский художественный колледж последние годы пользуется какой-то невероятной популярностью. Как Вы можете объяснить, что конкурс в учебное заведение держится на стабильно высоком уровне? (в этом году более 7 человек на место)

– Мне самому это интересно. На вступительных экзаменах я смотрю на абитуриентов, на родителей и удивляюсь, почему они выбрали наш колледж. То есть это не дети художников, не дети людей творческих специальностей, но все хотят поступить к нам. У нас хорошая репутация. Тихое, спокойное учебное заведение.

– Вы пользуетесь авторитетом среди студентов?

– Я не пытаюсь им что-то навязывать, быть таким строгим преподавателем, который говорит, что это в искусстве плохо, это нельзя. Я пытаюсь находить что-то новое и преподносить что-то хорошее. Наверное, это студентам нравится. На композиции я учу их добиваться максимального эмоционального эффекта. То есть, чтобы их художественное высказывание действовало как можно острее. Для этого нужно пробовать несколько вариантов расположения.

Художник – это востребованная специальность?

– На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Примерно, человек семь из наших выпускников каждый год поступают в ВУЗы Москвы и Питера. Это не только художественные учебные заведения, но и ГИТИС, например, где наши ребята обучаются на художников-постановщиков. Мы хорошо понимаем, что надо расширять свои возможности, широко смотреть на вещи. И обучаем студентов так, чтобы они могли работать где угодно. На композиции я говорю студентам: «если вы умеете писать многофигурную жанровую сцену, вы сможете работать где угодно: делать рекламу, и так далее». Наш выпускник Костя Таранов работает в РЖД. Он выиграл конкурс и разрабатывал задние фонари для автомобиля «Лада Веста». И таких примеров много.

– Как изменились студенты за время Вашей работы в колледже?

– У современного поколения студентов психология другая. На это влияют и гаджеты, и тестовая система в школах, и много других факторов. Когда мы на занятиях доходим до «анализа художественного произведения» у детей наступает ступор. Чтобы понять, почему на полотне фигуры расположены так, а не иначе, надо проникнуть в сюжет, понять, о чём это. Например, «Блудный сын» – библейская история, но есть в ней и чисто человеческий смысл. Отец и сын, которого он прощает. Но проанализировать этого никто из студентов не может. От этого у меня возникает жутковатое чувство. Я понимаю, что искусство не может закончиться, у человека всегда будет желание творить. Но те знания, которые я хочу передать детям, они не могут воспринять.

– Как Вы считаете будет развиваться современная живопись?

– Я думаю, что-то должно поменяться в искусстве, придут какие-то другие формы. Возможно, оно станет совсем элитарным. Или диктовать что и как творить будет обыватель, что, впрочем, уже происходит. А обыватель, к сожалению, хочет в первую очередь, чтобы всё было сразу понятно. Я с удивлением увидел на одной выставке огромное количество оренбуржцев, которые полчаса стояли перед фотографией степи с тюльпанами. Ну что там рассматривать полчаса? Это не арт-объект. Если что-то на картине немного непонятно, на художника льются потоки брани. Для меня очевидно, что живопись ближе к музыке, чем к литературе. Зритель воспринимает цвет, форму, как нечто целое. На одном из мастер-классов я начал об этом говорить. По залу пошёл шорох. Но когда я дошёл до скульптуры гениального Генри Мура, если были бы тухлые яйца в аудитории, меня бы тут же забросали. В его антропоморфных скульптурах, там, где зритель ожидает увидеть выпуклость, – впадина.  Художник создаёт этот акцент, вызывая трагическое чувство. Кто-то не выдержал и сказал: «что Вы нам этот фашизм показываете? Его расстрелять надо. Как Вам не стыдно». К счастью, наверное, Генри Мур давно умер. Понимаете, эта штука из мрамора трёхметровой высоты, для чего-то же была сделана. Думаете художник с ней возился просто так, или чтобы досадить зрителям? Самое неприятное, что реагируют так взрослые. Студенты наоборот готовы воспринимать что-то новое для них. Видимо на старшем поколении сказалось многолетнее воспитание, что «культура должна быть для народа». Не хотят воспринимать сложные вещи.